Вечному мальчику Тарантино сегодня, оказывается, 50. Конечно же, непросто в полувековом возрасте по-прежнему пребывать в таком же творческом тонусе, как в 30, создавая голодные, злые и новаторские фильмы. «Джанго» показал нового Тарантино-режиссера, как бы повзрослевшего, по-доброму размякшего, сделавшего вид, что он поверил в торжество справедливости и любви.
Легкости и открытий, от которых у благодарного зрителя начинается сердцебиение, в новом фильме от Тарантино никто и не ждал. Можно сказать, все причастные к культу вздохнули с облегчением, что у этого некогда бунтаря и новатора наконец-то получилось крепко скроенное кино, а не очередной кино-капустник наподобие «Грайндхауса» или «Убить Билла».
Но не любить Тарантино нельзя, а когда любишь, вопрос «за что?» не стоит. Разумеется, все мы понимаем, что это новаторский режиссер и драматург, который превратил кино в фетиш, а киноманию – в творческий метод, создал собственную традицию гангстерского кино и придумал в американском кинематографе моду на семидесятые. (Смею думать, что без недооцененной «Джеки Браун» не было бы никакого «Драйва» Николаса Рёфна.)
А вот почему фильмы Тарантино так любят на постсоветском пространстве, вопрос куда более интересный, нежели откуда режиссер позаимствовал те или иные сцены «Криминального чтива».
Я давно заметил, что отечественные зрители старшего поколения испытывают от его фильмов, как минимум, чувство брезгливости. А вот самые преданные зрители – плюс-минус 30-40 летние, чье взросление пришлось на перестройку, распад СССР и прочие ужасы «переходного периода из ниоткуда в никуда». Возникновение буквально на глазах новой морали способствовало формированию крайне циничного восприятия действительности. Это новое восприятие жизни, которое выработалось в качестве противоядия против окружающей жестокости, попало в удивительный резонанс с дебютными фильмами Тарантино.
Циничный, даже абсурдный юмор «Криминального чтива» и «Бешеных псов» находил живейших отклик, потому что такие вот Винсенты Вега и мистеры Розовые обитали просто по соседству, а безумства исполняли покруче экранных. В свою очередь, жизнь стала настолько интересной и непредсказуемой, что разве что тарантиновская драматургия, полная изобретательных сюжетных ходов, могла бы соперничать по своей абсурдности с нашей жизнью первой половины девяностых.
Ну, а какое воздействие оказал Тарантино на неокрепшие умы творцов нового русского кинематографа, можно легко убедиться, включив телевизор. Вопрос только в том, как выйти из этого состояния тарантиии российским кинематографистам и удастся ли выйти вообще.
И хотя все мы не забудем этого Тарантино и не простим, грех не поздравить его сегодня и не пожелать ему творческих удач.
